Мерси, камарад! - Страница 5

— Тогда сыграй для меня «Аве Мария» твоего земляка Франца Шуберта.

— Нет, — отказался Эйзельт.

— Тогда что-нибудь Мендельсона.

Тиль наслаждался, видя, что в Эйзельте нацист и музыкант противоречат друг другу.

Наконец тот начал наигрывать «Когда солнце садится за крыши, я остаюсь наедине со своей тоской…».

— Хочу тебе напомнить, что Грета Келлер прославилась благодаря этой песенке. А ведь она, кажется, еврейка, не так ли? — зашептал Тиль на ухо пианисту.

— Уж не хочешь ли ты всю свою злость из-за нахлобучки, которую ты только что получил от шефа, сорвать на мне, Хинрих?

— Я его нисколько не интересую. Он беспокоится, где так долго пропадает блондинка. — Тиль выпрямился, так как в этот момент рядом остановился Альтдерфер со своей дамой, которую держал под руку.

— Если вы не хотите исполнить мою заявку, тогда, Эйзельт, в заключение сыграйте какой-нибудь марш для дам. Они хотят разъезжаться.

— Слушаюсь, господин капитан. — Эйзельт поднял руки, которые на мгновение замерли над клавиатурой, а через секунду с силой обрушились на инструмент, и раздалось бравурное фортиссимо Баденвейлерского марша, исполняемого обычно при появлении фюрера.

Все с удивлением уставились на тапера, не понимая, что бы это значило: то ли кощунство, то ли торжественная концовка. Все офицеры замерли с вытянутыми вверх руками. Что ж, Эйзельт убежденный нацист. Альтдерфер оглядывал подчиненных столь злым и придирчивым взглядом, что от него поежился даже снабженец. Лишь один Генгенбах не видел этого взгляда, так как был увлечен разговором с Нойманом.

Рудольф со своей брюнеткой на минутку куда-то исчез из зала. Каково же было изумление командира дивизиона, когда он, обходя зал, вдруг увидел Мартину Баумерт, которая сидела за своим столиком, будто весь вечер и не поднималась из-за него.

Отбарабанив последние такты марша, Эйзельт, склонив голову набок и закрыв глаза, заиграл Баха. Собравшиеся в зале разбились на небольшие группки и оживленно беседовали о чем-то. Обер-лейтенант играл с таким вдохновением, будто находился не здесь, а в настоящем концертном зале.

Начальница связисток взяла в руки свою сумочку и самой грациозной походкой удалилась, чтобы надушить виски и плечи парижскими духами.

Альтдерфер быстрыми шагами подошел к столу:

— Я бесконечно сожалею, фрейлейн Баумерт, что последний танец мне не удалось станцевать с вами. — И он галантно раскланялся.

— Я ненадолго выходила на воздух, здесь так душно…

— Вы окажете мне большую честь, если разрешите увидеть вас еще раз…

Щеки девушки запылали румянцем.

— Это очень трудно сделать: постоянные дежурства…

Эйзельт бесшумно опустил крышку рояля и вышел из зала.

— Вы разрешите завтра утром позвонить вам?

— Если хотите… — Мартина пожала плечами.

Тем временем начальница связисток уже вернулась в зал.

— Девушки! Автобус подан. Прошу вас! — строго и важно произнесла она.

Ганс Рорбек с каменным выражением лица стоял рядом с Тилем, не спуская глаз с Альтдерфера и Мартины.

— Один ноль в его пользу, — шепнул ему лейтенант.

— Не верю, — буркнул радиотехник и пошел к автобусу, в который уже садились девушки.

Появление маленькой брюнетки было встречено из автобуса громким приветственным криком. Зомерфельд что-то сказал, чем всех рассмешил. Вдруг Ганс почувствовал, как чья-то теплая рука легла на его руку. Он обернулся, и в тот же миг губы Мартины слегка коснулись его губ.

Услышав неестественно громкое покашливание, Мартина быстро отстранилась. Глаза Рорбека встретились с рассерженным взглядом своего командира. Начальница из Нарбонна снисходительно улыбнулась и пошла к автобусу. Альтдерфер последовал за ней.

Растрепанные светлые волосы Мартины, прощальные взмахи рук, крики, галдеж — все это через минуту поглотила ночная темнота. Офицеры снова вернулись в зал, не было только одного Эйзельта.

— Я хочу вам кое-что сказать, Рорбек, — Альтдерфер остановился перед радиотехником, подбоченившись. — Я очень сожалею, что разрешил вам сегодня присутствовать на этом вечере. Я склонен полагать, что вы еще не выросли из своего капральского звания. В парке вы вели себя, как… как самый последний мальчишка… — И капитан пошел прочь, даже не удостоив никого из офицеров взглядом.

Рорбек направился к выходу, но обер-лейтенант Генгенбах демонстративно подвел его к своему столику.

Все, кто пил вино и танцевал в замке Ля Вистул, воображали, что война забыла о них, наградив всех за бесконечные военные тяготы и лишения, которые им пришлось перенести до этого, пребыванием на золотом западе и, еще лучше, на золотом юге. И они бездумно кружились в танце, пили белые и красные вина, дегустировали знаменитые французские коньяки и шампанское.

И хотя все они были бывалыми солдатами с фронтовым опытом, они не отдавали себе отчета в том, кто именно распоряжается их судьбами, кто отдает им приказы, как не отдавали себе отчета и в том, что каждую минуту над ними может нависнуть смертельная опасность, а кто-то могущественный и безжалостный бросит ту или иную воинскую часть или соединение в бой, заставив их тем самым таскать каштаны из огня, который с каждым часом становится все жарче и опаснее. Речь не идет о командире их полка подполковнике Мойзеле или о генерал-майоре Круземарке, командире их дивизии, которую перебросили на побережье Средиземного моря для переформирования и обучения и уже рассматривали как составную часть оборонительного пояса в Европе.