Мерси, камарад! - Страница 58

...

«…Прошедшей ночью, — продолжал читать диктор, — противник предпринял высадку крупного десанта в Западной Европе, к чему он давно и тщательно готовился. При поддержке бомбардировочной авиации на побережье, занятом нашими войсками, противник выбросил во многих местах на участке между Гавром и Шербуром крупные силы парашютнодесантных войск. Одновременно с выброской воздушного десанта при поддержке военно-морских сил высажен крупный морской десант. В местах высадки десанта идут ожесточенные бои».

Мойзель, обессиленный, упал на стул. Вторжение совершилось! Так вот, оказывается, почему командование требовало от них, находившихся на Средиземноморском побережье и занимавшихся формированием частей, скорейшего обучения и сколачивания подразделений. Выходит, оно ждало вторжения и готовилось к нему. И хотя все ждали этого вторжения, ждали ежечасно, оно все же оказалось внезапным. Сообщение ставки было ясным: противник произвел высадку крупных сил с воздуха и со стороны моря. Отбить противника не удалось. Значит, разрекламированный Атлантический вал не сдержал продвижения врага. Ожесточенные бои! Уж раз об этом официально сообщают по радио, то так оно и есть. Теперь можно ожидать, что на участок побережья между Гавром и Шербуром будут переброшены новые части и соединения.

Но сообщение по радио заставило Мойзеля задуматься и о другом: «Вторжение произошло прошедшей ночью, началась крупная стратегическая операция, однако до сих пор из штаба дивизии по этому поводу не было никаких указаний. Неужели там об этом ничего не знают? Ведь там имеется прекрасно оснащенный техникой батальон связи! А известить о случившемся командиров полков — дело не такое уж и сложное».

Подумав об этом, Мойзель начал звонить в штаб подполковнику фон Венглину, который, как было известно, тоже находился в прекрасных отношениях с генералом Круземарком.

— Мой дорогой Мойзель, ваш вопрос меня удивляет. Неужели в вашей части никто не слушает радио? Начиная с шести часов утра по радио все время (с небольшими паузами) передают соответствующую информацию, — с раздражением ответил Венглин.

— Прошу прощения, господин фон Венглин, все это время я был в подразделениях, где провел учебную тревогу, и потому, разумеется, не мог…

— Ах, да! Мне об этом уже говорили. Давайте лучше не будем об этом.

Мойзель до боли сжал зубы.

— Кроме всего прочего, господин генерал вызывал всех командиров частей к себе, где подробно ввел всех в курс дела. Вас нигде нельзя было найти, поэтому, учитывая всю важность происшедших событий, господин генерал высказал пожелание, чтобы от вашей части на этом совещании присутствовал господин фон Грапентин.

— Я действительно не имел ни малейшего представления…

— Я вам охотно верю, Мойзель. Будет лучше всего, если вы извинитесь лично перед генералом за свое отсутствие. Хайль Гитлер, господин Мойзель!

Командира полка словно поразило ударом грома. За все свое рвение, которое он проявлял к службе, за проведение ночной тревоги он еще должен извиняться! Почему Грапентин, уезжая в штаб, не оставил ему хотя бы маленькой записочки? Видимо, во время вызова по телефону ничего не говорилось о том, зачем командиры так срочно вызываются в штаб.

«Вот уж действительно неудачный день, на редкость неудачный».

В кабинет вошел обер-ефрейтор Юпп и, сняв фуражку, доложил, щелкнув каблуками:

— С вами, господин подполковник, желает поговорить какой-то оберштурмбанфюрер.

У Мойзеля глаза полезли на лоб от удивления.

— Он из управления имперской безопасности. — Эти слова Юпп почему-то произнес совсем тихо.

— Проведите его ко мне.

— Хайль Гитлер! Моя фамилия Вестендорф.

— Очень приятно. Мойзель. Прошу садиться.

Гость послушно опустился в кресло.

— Чем могу вам служить, господин Вестендорф?

Гость замшевыми перчатками протер стекла пенсне и, придав лицу серьезное, озабоченное выражение, сказал:

— Я уверен, что в такой день, как сегодня, вся ваша деятельность направлена на то, чтобы подготовить удар по англо-американским захватчикам и устроить им второй Дюнкерк. Однако я все же отвлеку ненадолго ваше внимание.

«Если этот надутый индюк не сменит тон, я выброшу его в окошко», — подумал Мойзель с неприязнью, однако вслух произнес:

— Да, разумеется.

— Нам ясно, — продолжал гость, разглядывая предложенную ему пачку сигарет «Аттика», — что в такой момент, которого мы ждали в течение нескольких лет, к которому готовились, чтобы окончательно рассчитаться с нашими врагами, каждый немец, где бы он ни был и какой бы поет ни занимал, должен проникнуться чувством высокой сознательности. У вас одно оружие, с помощью которого мы одержим победу, у нас — другое, посредством которого мы обеспечиваем безопасность в занятых нашими войсками районах, не допуская проникновения в них красной заразы. Умаление нашей роли и деятельности является своеобразным ударом по силе германского рейха. Надеюсь, вы со мной совершенно согласны, господин подполковник?

Мойзель поспешил заверить в этом гостя, все еще не представляя, о чем же, собственно, пойдет речь.

У гостя было слегка загорелое лицо и почти белая макушка. Он важно кивнул, не сводя глаз с золотого партийного значка, который узрел на груди подполковника.

— Как-то недавно вы были приглашены на некий вечер в Нарбонн, но, как я слышал, не смогли на него прибыть. Один из ваших подчиненных проявил на этом вечере чрезмерный интерес к одной сотруднице, нашего отдела. Я допускаю, что она привлекательна, все мы не святые, однако… Я буду краток: этот ваш подчиненный попытался силой проникнуть в наш отдел. Когда же ему это не удалось, он открыл огонь из пистолета по зданию. В результате этой стрельбы гауптштурмбанфюрер фон Фрайберг был ранен в руку. Это неслыханный случай! — Видя, сколь сильное впечатление произвели его слова на подполковника, Вестендорф закурил, не дожидаясь, пока Мойзель даст ему прикурить.